Дэвид Герролд - Дело человека [Дело для настоящих мужчин]
— Окей, я скажу то же самое человеческим языком. Мы еще не являемся популяцией. Мы просто мешанина людей, которые были достаточно счастливы или, наверное, лучше сказать достаточно несчастны, чтобы выжить. — Говоря это, он смотрел на Ферриса. — У каждого из нас собственная ужасная история.
Теперь я узнал его. Чарльз Феррис по прозвищу «Свободное Падение». Лунная колония. Один из семнадцати, кто вернулся. Мы не узнали, как они выбрали тех, кто остается, а кто возвращается. Не удивлюсь, если никогда не узнаем.
Форман говорил: — Фактом является, что все еще действуют постэффекты чумы. Мы будем страдать от них еше год или три — но мы отнюдь не лучше подготовлены справиться с ними в небольшой, рассеянной, дезорганизованной популяции, чем мы были подготовлены в большой, плотной и организованной. Сегодня хуже всего ни что иное, как шансы индивидуума на выживание. Рябь от чумы все еще расходится. Медленно, но верно, мы потеряем еще полмиллиарда людей — таковы оценки «мыслящих танков» из «РЭНД-корпорйшн». Потом, среди выживших, мы потеряем еще десять процентов тех, кто утратил желание жить. Аномия. Шок. Ходячие раненные — и если вы не видите их, бродящих вокруг толпами, это не значит, что их больше нет. Еще мы потеряем очень старых и очень молодых, кто не способен позаботиться о себе. А также очень больных. Каждый, кто от чего-нибудь зависит, находится в опасности, даже если это нечто легко излечимое, вроде диабета. Они просто не смогут найти медицинской помощи или лекарств. Мы потеряли около восьмидесяти процентов мирового персонала врачей, сиделок и специалистов. Мы потеряем массу детей, потому что их некому воспитывать. Некоторые умрут, некоторые одичают. Уровень рождаемости упадет на длительное время. Мы потеряем всех детей, которые не родятся, потому что те, кто мог бы стать их родителями, более не способны или не желают этого. Детей мы потеряем даже больше — рожденных людьми, которые не могут или не хотят содержать их. Надо ли продолжать? Нет? Окей — но мы в самом деле близки к краю. Это похоже на положительную обратную связь на культурном уровне: психозы создают еще больше психозов, недоверие и подозрение приводят к еще большему недоверию и подозрению. И если достаточно людей начнет понимать, что не хватает чего-нибудь вокруг — еды, топлива, чего угодно — они начнут драться за то, что осталось. А после этого у нас будут серьезные проблемы с плотностью популяции: выжившие — сбродный конгломерат неудачников по любому определению — могут оказаться слишком рассеяны, чтобы встретиться и спариться. Немногие оставшиеся, кто способны и желают стать ответственными родителями, могут оказаться не в состоянии найти друг друга. Я ожидаю, что падение приведет нас прямо на тот уровень, где возникнет вопрос, сможем ли мы вернуться назад. Что означает, кстати, что кейси являются благородным экспериментом, но боюсь, они будут чересчур обесценеы в наступающем долгом периоде падения. Я хотел бы ошибиться, но сам уже перевел большую часть моих акций в собственность или в доллары. Советую и вам сделать то же самое. На базе сокращающихся налогов правительство вскоре предпримет решительные шаги, и либо вы защитете ваше состояние, либо в один прекрасный день окажитесь нищими из-за переоценки бумаг. Такое случалось пару раз за последние два десятилетия, но на этот раз такое может быть нестерпимо более болезненным.
Он прервался, чтобы откусить кусочек и запить его.
Наверное, рефлекс студента — у меня было что сказать. Он говорил, что вымирание еще не кончилось, что мы потеряем одну треть, може быть даже половину из человеческих существ, оставшихся на планете. Он не говорил о том, как спасти их, он бессртастно толковал, как избежать экономического дискомфорта. Нет, он говорил, как извлечь из этого выгоду. Я не смог удержаться: — Сэр…
Он поднял глаза. Мрачные: — Да?
— Как же с людьми?
— Еще раз, пожалуйста.
— Люди. Не надо ли попытаться спасти их?
— Спасти кому? От чего?
— Вы сказали, что по меньшей мере еще полмиллиарда людей умрут. Могли бы мы сделать что-нибудь?
— Сделать что?
— Хорошо, — спасти их!
— Как?
— Ну…
— Извините, правильнее спросить «с помощью чего?». Большинство из нас тратят большую часть своей энергии просто чтобы остаться в живых. У большинства правительств слишком много хлопот даже при поддержании внутреннего порядка в усилиях спасения собственной популяции, оставив в стороне другие. И как вы спасете людей от пересекающихся волновых фронтов пяти различных видов чумы, если ширина каждого фронта более тысячи километров? Мы уже можем идентифицировать каждую чуму, но мы еще не закончили идентификацию мутаций. Кстати, вы вакцинированы?
— Конечно, разве не все вакцинированы?
Он фыркнул: — Вас вакцинировали потому, что вы в армии, или в Гражданском Корпусе, или в чем-нибудь похожем: кто-то нашел вас достаточно ценным, чтобы оставить в живых, однако вакцина стоит времени, денег и — наиболее ценного из всего — человеческих усилий. А вокруг не хватает как раз последнего. Не все
вакцинированы — только те, в ком правительство нуждается для выживания. У нас нет специалистов, чтобы программировать даже автоматизированные лаборатории. У нас нет персонала, даже для обучения новых специалистов. У нас нет людей, чтобы содержать оборудование. У нас нет…
— Я понял вашу точку зрения — но все же, нет ли чего-нибудь?…
— Молодой человек, если бы было чего-нибудь, мы уже делали бы это. Мы делаем это. Все, что можем. Дело в том, что даже с нашими максимальными усилиями мы все равно потеряем около полумиллиарда людей. Это неизбежно, как восход солнца. Самое лучшее, мы должны признать это, потому что, нравится или нет, все равно будет так.
— Мне — не нравится, — сказал я.
— От вас и не требуют, — пожал плечами Форман. — Вселенная равнодушна. Бог не устраивает опросов общественного мнения. Факт состоит в том, что вам нравится, что мне нравится, что любому нравится — все это к делу не относится. — Он говорил с обманчиво сердечной интонацией. И смотрел почти намеренно враждебно: — Если вы на самом деле хотите понять разницу, тогда вам надо спросить себя обо всем, что вы делаете: способствует ли это выживанию вида? — Он оглядел собравшихся: — Большинство из нас родители. Вы хотите, чтобы мы уменьшили наш родительский потенциал в пользу некоего альтруистического жеста весьма сомнительной ценности? Или позвольте мне сказать это же по-другому: вы можете потратить остаток жизни, воспитывая и обучая следующее поколение человеческих существ, или вы можете потратить ее, ухаживая за несколькими дюжинами ходячих раненых, кататоников, аутистов и задержанных в развитии, кто никогда не будет способен отплатить, кто будет лишь продолжать расточать ресурсы, и не в последнюю очередь ваше ценное время.
— Я понимаю вас, сэр. Но сидеть срокойно, есть икру, клубнику, говоря о глобальной смерти и милосердном геноциде…
Он поставил тарелку: — Было бы более моральным, если б я голодал, говоря о глобальной смерти и милосердном геноциде? Голодание заставит меня заботиться больше? Увеличит ли оно мою способность, иную, чем причинять боль?
— Вам не надо говорить об этом столь бесстрастно, — сказал я. — Это немыслимо.
Проблеск неудовольствия пробежал по его лицу, но голос остался спокойным: — Это не немыслимо. — Он сказал это очень неторопливо — был ли он вообще разгневан? — На самом деле, если мы не будем думать об этом, то рискуем, что последствия захватят нас врасплох. Одно из базисных заблуждений второкурсной интеллигенции — не относи это к себе лично, сынок, я оскорбляю всех в равной степени — это моральное самоудовлетворение. Простая срособность видеть различие между правым и неправым еще не делает из вас моральную личность, это лишь дает вам ориентиры к действию. — Он наклонился вперед в кресле: — Ну, а теперь — плохая новость. Большую часть времени эти ориентиры не относятся к делу, потому что представления в наших головах о том, каковы должны быть вещи, обычно весьма мало связаны с тем, каковы вещи на самом деле. И упорство в позиции, что вещи должны быть некими иными, чем они есть, будет лишь сохранять вашу негибкость. Вы потратите так много времени, споря с физической вселенной, что вообще не произведете никакого результата. Тот факт, что мы не можем ничего поделать с обстоятельствами, которые ведут нас к длительному падению, весьма неприятен, да — а теперь, перестанем обсуждать ситуацию и начнем управлять ею. Существует много, что мы можем сделать, чтобы минимизировать неприятность…
— Полмиллиарда человеческих смертей — это больше, чем просто неприятность.
— Четыре с половиной миллиарда человеческих смертей тоже больше, чем просто неприятность. — Он спокойно смотрел на меня. — И пожалуйста, говорите тише — я сижу рядом.
— Простите. Мне кажется, что дискуссия выглядит негуманной.
